Давно стояла на полке книга. Не моя. Коих не моих у меня много. И еще предстоит осилить почти неподъемный груз этих книг, купленных и прочитанных когда-то не мной. Читать которые надо не на бегу, а неспешно. Чтение которых не развлечение, а труд.
Эти книги, выстроенные в ряд по непонятому еще мною ранжиру, были любимы, они были ценностью, и передавались как ценность.
Мимо этих книг я проходила в ежедневной суете: "Да-да, знаю конечно. Конечно читала... видела... Но не сейчас... Потом... Надо найти силы, душевные, прежде всего... Надо найти время. А где взять... Вам с Вашей праздностью... а у нас дела... И давайте как-нибудь попроще, в конце концов... не будем усложнять...".
Но эта книга гениальна своей правдой, абсолютной правдой и бесконечным, абсолютным, космическим талантом автора, который никогда в себе этого таланта не видел и не признавал - конечно, рядом с такой-то матерью. Но дочь талантлива не меньше. Возможно вровень, да чем здесь измерить...
Письма Ариадны Эфрон Пастернаку. Из лагерей, ссылок, поселений. Из края с лютыми, цепенеющими зимами в минус 50. Из жизни, продолжающейся вопреки...
Что может быть искреннее, чем письма, написанные далекому другу, которого ты и видел-то несколько раз, да и то уже совсем в прошлой жизни. Немного придуманному, немного додуманному в его характере и привычках.
По сути это письма самой себе. Быстрые, редкие, в перерывах между постоянной всеобъемлющей усталостью. Но такие светлые. С такими изумительно точно расставленными, выверенными, нанизанными одна на другую бусинами слов. Такие волшебные по своему звучанию... Без корректуры, редактуры, правок и авторских амбиций...
"Дорогой Борис!... У нас один за другим подряд три весенних дня. Снег чернеет, делается губчатым и рассыпчатым, с крыш бежит вода, а по небу - серые, теплые облака. Тайге еще далеко до зелени, но она голубеет, покрывается сливовой дымкой, и, когда солнце заходит за полосу леса на горизонте, тень падает на снег нежно, как тень огромных ресниц. От солнца все становится гибким, и веточки лиственниц, и пышные, как лисьи хвосты, ветви пихт, а очертания теряют свою зимнюю сухость, четкость, схематичность. На свет божий выползают ребятишки и щенята, урожая этой зимы, выращенные в избах наравне с телятами и курами. Птиц еще не видно и не слышно, только однажды увидела какую-то случайную стайку странных хохлатых воробьев с белой грудкой.
Как удивительно, что в последнее время я совсем не живу, а, скажем, "переживаю" зиму, "доживаю" до весны и т.д. (Прости за гадкую бумагу, здесь и такую трудно достать)..."
"Дорогой Борис, все, что ты мог бы мне рассказать о своей печали, я знаю сама, поверь мне. Я её знаю наизусть, пустые ночи, раздражающие дни, все близкие - чужие, страшная боль в сердце от своего и того страдания. И почему-то на лице вся кожа стянута, как после ожога. Дни еще кое-как, а ночью все та же рука вновь и вновь выворачивает все внутренности, что Прометей с его печенью и что его орел! А если заснешь, то просыпаешься с памятью, уже нацеленной на тебя, еще острее отточенной твоим сном. Как четко и как страшно думается и вспоминается ночью... Мой бесконечно родной, прости мне мое косноязычие, мое ужасное неумение выразить то, что чувствую, знаю. Но ты, который понимаешь язык ветра, дождя, травы, конечно, поймешь и меня, несложную.
Целую тебя и желаю тебе.
Твоя Аля"
(Из сборника Ариадна Эфрон "О Марине Цветаевой", Переписка с Борисом Пастернаком).
Ниже графика Ариадны Эфрон. То, что удалось найти в интернете, в книге. Комментарии к ней, думаю, излишни...
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Борис Пастернак